Хроника смертельной осени - Страница 201

201

Ну, это еще куда ни шло, Сергей знал, что герцогиня Альба не допустит распущенного поведения в своем доме. Нельзя сказать, что он успокоился – какой может быть покой, когда ты отец пятнадцатилетней дочери? Но что в данной ситуации он мог сделать? Запретить ей встречаться с Максом? Подобный шаг вызовет гневное недоумение – и у нее, и у него, а хуже всего – породит страшные вопросы, на которые существуют только такие же страшные ответы. Остается надеяться только, что это увлечение пройдет и не станет фатальной и трагической страстью – с непредсказуемыми последствиями.

– И чем же вы занимались? – с иронией спросил Сергей.

Дочь критически окинула его взглядом. Старый папа́. Да что он понимает? Что он знает о любви?

– Он мне стихи читал, – тонко улыбнулась она. – Ты ничего не имеешь против?

– Какие еще стихи? – буркнул Сергей.

– Жак Превер. Это французская классика. «Rappelle-toi Barbara».

– Что? – у Сергея перехватило дыхание. – Как ты сказала?

– Да ладно, все равно ты не знаешь. Ну, я пойду?

Что с ней делать? Папа же ничего не знает и ничего не понимает…

– Ладно, иди уж… Только никакого байка и чтоб дома с Антоном были к моему приходу…

Девушка с облегчением кивнула и направилась к выходу, но как-то неуверенно, словно хотела еще что-то сказать, но не решалась.

– Что, детка? – спросил Булгаков.

– Пап, – она продолжала мяться. – Скажи, прилично дарить мужчине подарки?

– Что? – нахмурился Булгаков. – Ты о чем, родная? Какие подарки и какому мужчине?

– Максу, – чуть слышно призналась она, заливаясь краской смущения. – Я привезла ему подарок, но не знаю…

– Смотря что, – улыбнулся Булгаков.

– Украшение, – он едва услышал ее лепет.

– Ничего себе, – присвистнул он. – Ты купила Максу украшение?

– Ну, если быть точной – хотела купить. Решила с маман посоветоваться…

– И что она тебе посоветовала? – заинтересовался Сергей.

– Ничего, – робко призналась Варя. – Она дала мне вот это…

Она залезла в растаманскую сумку, висевшую через плечо, и достала из нее синий шелковый мешочек. С трудом нащупав в мешочке что-то маленькое, она извлекла это на свет божий и протянула отцу раскрытую ладонь.

Грушевидная жемчужина цвета шампань – небольшая серьга – лежала на нежной ладошке дочери, словно в раковине-жемчужнице – маленькой и безгрешной. Какое-то воспоминание шевельнулось у него в памяти и, несмотря на то, что оно было смутным, он почувствовал, как сердце пронзила острая боль.

– Пап, – теребила его Варя. – Папа, что с тобой?..

Боль становилась все сильнее и сильнее, пока не заполонила всю грудь и стала вырваться наружу, словно полыхающий огонь. Перед глазами потемнело, он уже не видел ни дочери, ни своего кабинета. Но откуда-то прорвался раздирающий душу голос: «Сережа, ты слышишь меня?.. Родной…» Она плакала, и он каждой клеточкой тела ощущал ее горе…

… – Сережа, Сереженька, милый, – голос Катрин дрожал, и ее слезы обжигали ему руку. – Ты меня слышишь?..

– Екатерина Дмитриевна, отойдите, – сквозь плотную завесу забытья пробивался еще один знакомый голос, но кому он принадлежал, Сергей не мог понять, да и не пытался, так как боль не утихала, а становилась все сильнее, все невыносимее, и вот он, уже не в силах сдержать себя, застонал…

– Катрин, – прохрипел он. – Катрин… Ты вернулась.

– Сереженька, я здесь. Я рядом, ты слышишь меня? – рыдания заглушали ее срывающийся голос. – Доктор, да что же это? Почему он не приходит в себя?

– Катя, я тебя выгоню, замолчи сейчас же! – да это же голос его тещи, Галины Васильевны Астаховой – откуда она здесь? И где он?.. Господи, как больно… Проклятие…

– Катрин… – еле слышно позвал он.

– Подойди. Катя. Но без истерик!

Он почувствовал, как его руку снова схватили горячие пальцы и прижали ее к губам.

– Варя… Варвара… Зачем ты дала ей это?..

– Что?! – услышал он. – Ты о чем, милый, ты о ком говоришь?

– Зачем ты дала ей серьгу? Откуда она у тебя?

– Какая серьга? – ее рука задрожала. – Господи, доктор, он бредит?..

– Жемчужина…

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – ему, наконец, удалось открыть глаза, и он увидел ее, свою жену, лицо которой опухло от слез. Она повторила: – Сережа, о чем ты…

– Я о серьге Рыкова. Откуда она у тебя и зачем ты ее отдала Варе? Катрин в отчаянии повернулась к матери:

– Мама, ради Бога, что он говорит?

– Я не знаю… Может, постнаркозный бред…

– Что это значит? – с ужасом спросила она.

Сергей снова заговорил, через силу выталкивая из себя слова:

– Катрин, послушай меня… У меня нет бреда. Ты отдала нашей дочери серьгу, которую носил Рыков, чтобы она передала ее Максу. Зачем? Где ты ее взяла?

– Нашей дочери?! – ахнула Катрин. – Милый, ты о ком говоришь?! У нас нет дочери!!! У нас вообще детей нет… Пока, – она прижала руки к животу, и он увидел, что на ее правой руке загипсованы два пальца: – Пока нет…

– Как… – его голос дрогнул. – А как же… господи…

Он почувствовал, как игла впилась ему в руку, темнота снова стала наваливаться на него, и он с облегчением позволил увлечь себя в глубины этой темноты, манящей покоем…

Катрин отпустила его руку и поднялась с колен. Ощущение зазеркалья не отпускало. Что он говорил? Откуда он узнал? Что привиделось Сергею в его наркотическом сне?..

…Они шли по аллее – на расстоянии друг от друга, словно не были вместе – а они и не были вместе – ни минуты. Каждый сам нес свою боль, каждый старался не расплескать собственную вину. Вся жизнь их – прошлая, настоящая и будущая – превратилась в фантом, и фантом этот готов рассеяться словно туман, влажный и белесый, окутывающий кладбище. Ее обещание, брошенное так неосторожно – он схватился за него, как утопающий за спасательный круг – надежда всколыхнулась у него в сердце, когда она пообещала: «Я приеду». Он понимал – выполнение этого обещания почти невероятно, почти невозможно… Но даже то, что она осмелилась произнести эти эфемерные слова, вызвало у него дивное чувство, сродни тому, как если б в безнадежно черном тоннеле забрезжил лучик света. «Конечно, она не приедет».

201